Газета «Смена»
04.09.1988
— Защитниками Отечества называют воинов Советской Армии. Сегодня мы обязаны бороться еще и за то, что бы наши солдаты и командиры научились защищать человеческое достоинство, честь, уважать личность. Гласность и демократия должны войти в нашу армию,- считает заместитель военного прокурора подполковник юстиций Леонид Михайлович Полохов.
.. А ПОЗНАКОМИЛИСЬ мы с Полоховым так. В те дни город гудел от возбуждения. Еще бы! Где-то скрывается особо опасный преступник с оружием, убивший восемь человек. С газетной фотографии на нас смотрел темноволосый коротко остриженный парень, почти мальчишка. «Видно, довели его «деды». Не выдержал». Тогда я впервые услышала эти слова: «дедовщина», «неуставные отношения». Их еще не набирали газетным шрифтом и не передавали по телевизору и радио. Но о них уже говорили. И тогда мы встретились с Леонидом Михайловичем Полоховым, в то время начальником следственного отдела, заместителем военного прокурора, который начал вести дело Артураса Сакалаускаса. Он сказал: «Об этом нельзя молчать!». Потом в прокуратуре я не раз слышала от его начальников: «Ох уж этот Полохов! Надо было ему шум поднимать! Это же армия!». В военной прокуратуре, в Москве испуганный полковник юстиций два часа доказывал мне, что обнародование этого факта, да и вообще информации о неуставных отношениях- это раскрытие военной тайны и подрыв боеспособности Советской Армии.
На мои попытки вставить слово о перестройке и демократии полковник взорвался: «Армия и гласность- понятие не совместимые!». Этот категорический тезис я слышала и от полковников, и от генералов.
— Товарищ подполковник, а вы согласны с таким высказыванием?
— Ни в коей мере. Хотя начальство и выдает эту доморощенную идею в качестве приказа.
— Под грифом «военная тайна». Весьма и весьма странное представление о военной тайне. Недавно советская сторона передала американскому министру обороны подробные сведения о составе наших стратегических сил. Это не тайна. А вот если один солдат ударит другого- это уже военная тайна. И то сказать, министр обороны товарищ Язов вполне авторитетно уверяет общественность, что неуставных отношений не существует…
— Да, и вот из-за сверхсекретности росли и ширились эти отношения, перерастали в преступление. Солдаты привыкали к страшной традиции беспрекословного повиновения, холопства. Родилась даже в солдатской среде горькая философская поговорка: «Битие определяет сознание». Бывало, раньше командиры не замечали или всячески скрывали синяки, побои, оскорбления своих подчиненных. Самые страшные унижения воспринимались, как шутка, форма общения. Видишь у солдата синяки, спрашиваешь у командира, в чем дело. Слышишь ответ офицера: «Он с кровати упал».- «И второй тоже?»- «И второй».- «Да что ж у вас вся рота такая падучая!». Потом после разговора с солдатами выясняется, что и драки есть и оскорбления. А командир вроде как бы и обижается на прокурора: «Ведь не убили же!».
— Значит, все эти побои, синяки и другие трагедии на почве неуставных отношений не случайность, а закономерность. Знаете, Леонид Михайлович, сегодня, когда хотят сказать о каком-либо страшном явлении в той или иной области, то его сравнивают с Чернобылем. Так вот Чернобылем в армии, на мой взгляд, стали неуставные отношении.
— Согласен. Правда, когда я впервые столкнулся с «дедовщиной», Чернобыля еще и в помине не было. А случилось это, когда я служил срочную службу в армии. Грубость, хамство, неуважение к личности в некоторых армейских коллективах и заставили меня пойти на юрфак, а потом в военную прокуратуру. И потом уже, когда надел мундир военного юриста, столкнулся с неуставными отношениями во всей их трагической полноте. Случалась с молодым солдатом трагедия- не выдержал притеснения сослуживцев. Я пришел в часть. Командир сделал удивленные глаза: «Все так хорошо было, все дружили». Потом выяснилось- до райского благополучия, конечно же, в подразделении было так же далеко, как до Луны. Нашлись и обидчики. И были сурово наказаны. Но с того первого случая и до сегодняшнего дня я практически не могу назвать случая, чтобы командир мужественно признался: «Да, было, видел, знал, не предотвратил, виноват». Все начинают рассказывать о любви и дружбе, царящей в их части. Но подталкивает их к этой лжи не только собственная трусость, но и начальственный окрик. Никогда не забуду, кок пришел ко мне уважаемый командир, подполковник, и поделился, что хочет возбудить дело о драке на основе той самой «дедовщины». Вмиг об этом стало известно его непосредственному начальнику, генералу. Бумага покраснела бы, вздумай я привести тут все выражения генерала, которые он отпустил в адрес принципиального командира. Обещал, кроме выговора, лишения премии, задержки очередного звания, еще и сослать из Ленинграда куда Макар телят не гонял. После этого я позвонил товарищу генералу, и у нас, должен признаться, состоялся весьма крепкий разговор. И, к его чести, он сумел признать свою ошибку.
— … На сколько я знаю, и генералы от юстиции в непосредственном подчинении которых вы находитесь, то же не сильно-то пока уважают гласность. С этого я и начала свой разговор. По крайней мере, по моим сведениям, «приказа о гласности» по войскам еще не объявили. Хотя ленинградская военная прокуратура в этом отношении приятное исключение. Здесь набрались смелости говорить о недостатках открыто. Но не всегда и не все. И вам-то, конечно, об этом известно лучше, чем мне.
— Это уж точно. И бывает, порой непросто убедить коллег в жизненной необходимости гласности.
— И не боязно? Ведь в военной прокуратуре те же погоны, повышения в звании, и в конце концов есть еще и Дальневосточный гарнизон…
— Наберусь мужества и отвечу честно: иногда боязно. Потому что отмывать кое-где фальшивый армейский глянец не просто и небезопасно. Не всякому начальству это нравится. По этому поводу вспоминается мне такой случай. Приезжает как-то к нам из Москвы проверяющее начальство, беседует о том о сем. Вот и ко мне вопрос, чего это, мол, Полохов, тебя начальство не очень жалует. Я и отвечаю: может, не всегда говорю, что нужно. А он мне: ну давай проведем эксперимент. Что, например, тебе не нравится в программе «Время»? я ему: все говорить или только часть? А он: ну хоть часть. Хорошо, говорю, очень мне не нравятся прощанья и провожанья высоких начальников. Как будто ничего важнее в жизни этого нет. Посмотрите, в город, куда приезжает «высокий гость», на главной улице и асфальт положат, и цветочки высадят. Противно смотреть на эту показуху… А еще, продолжаю я… Понял, прерывает меня проверяющий из Москвы, дальше не надо.
— А я думаю, что надо. Для осторожных начальников же скажу, что к этой точке зрения присоединяются сегодня тысячи и тысячи людей. По семейным обстоятельствам мне как-то пришлось пожить в военном гарнизоне. Однажды мы проснулись от того, что ни свет ни заря солдаты, весело перекликаясь, с солеными шуточками мыльной водой мыли асфальт в военном городке. В военторге на прилавок выложили колбасу, запаха которой здесь сто лет не бывало. Высокий начальник был, видать, гурманом. Поэтому было решено послать нарочных за свежими овощами и фруктами в Ташкент. Ни больше, ни меньше как на военном самолете. Другого под рукой не оказалось.
— Да и я, когда служил срочную, красил осины под березки. Маршал, проверяющий часть, был любителем русского пейзажа. А еще, сердечный, имел слабость к немецким консервированным сосискам. Поэтому тоже пришлось снарядить воздушный транспорт. Прихватить пару бочек к обеду…
— Леонид Михайлович, честно говоря, военные очень не любят таких фактов. «Ну вы еще расскажите, как солдаты траву зеленой краской красили к приезду начальства. Известный анекдот!». Но к великому нашему сожалению, не анекдот это. Ведь и сегодня в пригородах, где строятся дачи высокого военного начальства, можно увидеть и солдат с мастерками, и рабочую технику…
— На днях буквально я ехал на очередную проверку и по дороге заметил двух солдат, которые копали чей-то начальственный огород. Я остановился, взял солдат и повез их в их часть, изменив, кстати, свой первоначальный маршрут. Разобрались на месте.
— Кстати, узнала я недавно об одной интересной гостинице военно-морской базы. Целый музейный особняк. Я слышала, что и вы занимались проверкой этой милой дачки.
— Да, действительно, я был одним из проверяющих. Этот старинный особняк реставрировался для самого высокого военно- морского начальства. На содержание дома и штата обслуги за десяток застойных лет были истрачены немалые тысячи денег. Сколько именно и кто виноват, покажет следствие, которое еще не закончено. Но в особняк этот гости приезжали всего несколько раз в год. Больно мне было говорить с матросами, которые в место того, чтобы служить на корабле, ходят на цыпочках в переднике перед высоким начальством и спрашивают: «Чего изволите?» «Мои ребята сейчас в море, а я здесь холуем стал»,- горько признался мне один из матросов.
— Это именно те незаконные привилегии начальству любых рангов и званий, о которых с негодованием говорилось на XIX партконференции и в печати. Дачи, машины, персональные пенсии, на которые теперь спокойно отправляют дискредитировавших себя ответственного- безответственных работников. Больше тог, льготы распространяются на детей. Вспомним сынка вора- министра Щелокова и детей Брежнева.
— Знаете, я это и на себе испытал. Желание «обогреть» сыночка начальника».
— Каким же образом?
— Дело в том, что я генеральский сын. Как часто в гарнизоне, где мы жили, ловил я удивленные взгляды: «Генеральский сын», а дружит с солдатами». А я еще выбирал тех, кто позабористее, кто спорил, и справедливо, с начальством. Я тоже в юности спрашивал с удивлением отца: «Как это человек может получать восемьсот рублей? Это не справедливо!». Еще больше все удивились, когда после школы я пошел работать на завод токарем. Но отец всегда одобрял мои действия и планы. Был честный человек, прошел войну, был заместителем войсками Ленинградского военного округа.
Когда я уже после окончания юридического факультета поехал на работу в Выборг, местное начальство шибко стремилось дать мне квартиру вне очереди, но я сразу же отказался. Да же шепотком спросил: «А что будет, если папа узнает?». Но я-то знал, что папа как раз ничего не скажет. Так и прожил год в своем рабочем кабинете. И в ленинградской прокуратуре сначала чувствовал холодок к «генеральскому сынку». А потом недоверие растаяло.
Но больше всего, конечно, меня обижает снобистское отношение некоторых к военным вообще. Был я когда-то в гостях, где собиралось приятное общество. Ко мне, новичку в этой компании, отнеслись все приветливо. И вдруг, одна дама, приятная во всех отношениях, даже в лице изменилась, узнав, что я военный. «Ну, понимаете,- высокомерно объяснила она,- военные- это люди вне общества.». ну а когда я сел за рояль, думаю ее едва от обморока спасли. Подполковник за роялем! Тут мне вспомнился один офицер, увидевший меня еще во времена службы в армии с гитарой. «Командир с гитарой- это не командир!»- «А с футбольным мячом?». Офицер замялся. «Ну, это для физической подготовки»,- протянул он. Так я узнал, что есть, оказывается, «военный футбол».
— Но, судя по значку кандидата в мастера на вашем кителе, вы все-таки пренебрегли советом того офицера. Ну а ваши коллеги по прокуратуре разделяют ваши увлечения спортом и музыкой?
— Думаю, да. Так с работниками прокуратуры мы постоянно играем в футбол и волейбол. Знаете, когда я еду на проверку в часть, то обязательно поинтересуюсь, занимаются ли там спортом. А если услышу звуки солдатского ансамбля, то даже посоветую, как программу составить. Я ведь сам руководил ансамблем. Был и капитаном КВН.
— И это все входит в круг интересов прокурора?
— Я лично считаю- да. Прокурор приезжает в часть, и из поля его зрения ничего не должно ускользнуть. Начиная с самого главного- как солдаты овладевают военной специальностью, до того, можно ли в солдатской чайной купить сигареты и конфеты.
В нашей работе нет мелочей. Этому учили меня мои наставники- генерал- майоры юстиции Владимир Александрович Сигаев и Олег Леонидович Говрилюк, полковники юстиции Аркадий Дмитриевич Шапошников и Николай Михайлович Коржилов. У них я учился мужеству, принципиальности, справедливости.
***
ДЕЛО Артураса Сакалаускаса вызвало сильную реакцию не только в городе, но и в стране. После публикации в «Смене» редакция получила десятки писем. Они были, как вздох ужаса, как крик возмущения, «Нельзя молчать! Преступно бездействовать!». И первыми в редакцию позвонили три человека. Медработник, отслуживший воин Михаил Радимушкин. Мать солдата, пострадавшего от «дедов» Зоя Ивановна Константинопольская. И военный прокурор, подполковник Полохов. И все трое они, не сговариваясь, предлагали создать своеобразную группу по борьбе с неуставными отношениями, которая будет ездить по частям Ленинградского военного округа. Не знаю, мыли ли перед нашим приездом в этой части асфальт мылом, но зал был полон. «Сынки,- начала Зоя Ивановна,- ваши матери далеко, но как болят их сердца за вас». «Мужики,- сказал Михаил Радимушкин,- сейчас идут лучшие годы вашей жизни. Не портите их друг другу». «Сынки», «мужики» слушали очень внимательно. И вот вышел подполковник Полохов. Не знаю точно, как должен вести себя прокурор в части, но думаю, что как Полохов. Зал обсуждал его слова, спорил, а то и громогласно смеялся шуткам. Это был и маленький урок юридической грамоты, и остроумный монолог- раскрепощенный, живой, демократичный. Подполковник говорил с солдатами. «Я бы им и на гитаре сыграл»,- признался потом Полохов. Знаю, что сыграл бы он с ними и в футбол.
— Я говорю командирам: не надо тебе всех солдат поголовно любить. Невозможно это. Солдата уважать надо. Уважать человеческое достоинство каждого. А ведь когда в ином коллективе царит хамство и холопство- личность ломается. Вот мне бы и хотелось, чтобы наша группа и говорила об этом, приезжала в самые разные подразделения Ленинградского военного округа. Кстати, прослышав об этой встрече, многие командиры приглашают к ним.
— И в редакцию уже обращались энтузиасты, которые предлагают провести беседу по аутотренингу, психологии, атеизму или дать небольшой концерт. Ведь это тоже можно, правда?
— Можно и нужно. Стыдно сказать, что кое-кто из солдат Ленинградского гарнизона иногда, отслужив два года в Ленинграде, ни разу не был в Эрмитаже, не побывал ни на одном концерте. Посмотрите, какой убогий кинотеатр в воинских частях. Обо всем этом не надо забывать, когда мы говорим об армейской жизни.
— Леонид Михайлович, я думаю, что главная задача нашей новорожденной группы- это помощь солдатам «разговориться». Не молчать о своих трудностях и бедах. Добиваться гласности с двух сторон. А не только с нашей. Вот передо мной письмо матери солдата, у которого в части «дедовщина». Но мать боится даже назвать номер воинской части, вдруг сыну отомстят. Как же тут быть?
— И ее опасения понять модно. А выход можно предложить такой. В письме в редакцию или прямо в прокуратуру номер и адрес части указать все таки нужно, так же как и фамилию. А прокуратура уже или газета, проведя проверку, обязуется не называть автора письма. Но писать, говорить, действовать надо. Иначе мы никогда не избавимся в армии от этого позорного явления- неуставных отношений.
— Добавлю, что мы ждем также писем и предложений от армейских комсоргов. Их роль вообще не видна в борьбе с неуставными отношениями. Наша группа надеется получить отклики и поддержку.
***
ПРОКУРОР. Обвинитель. Провозвестник. Правды и справедливости или их душитель прокурор Вышинский. История видела и такое. Запугивание, давление сверху и сбоку и прямой шантаж — знакомы эти методы сопротивления прокурору. Узнал их и Полохов. Но все равно скажет честно и не только то, что ему не нравится в программе «Время». Скажет, что не по душе ему в самом нашем времени. И не только скажет, но и будет бороться. И не только обвиняя, но и защищая.
С гостем встречалась Татьяна Зазорина
