Взрывоопасный прокурор Леонид Полохов: «Я к ним в стаю не пошел»

Закон и право — Terra incognita.spb.ru,
правозащитный альманах 30.11.2003

Во время перестройки пресса окрестила военного прокурора Леонида Полохова взрывоопасным. В 1987 году он рассказал журналистам, что такое «дедовщина», каковы ее масштабы и страшные последствия. В 1988-м поднял проблему барства, протекционизма и привилегий высшего руководства Министерства Обороны. В 1990-м в «Огоньке» появилось его «Письмо маршалу Ахромееву», где в шокирующее сильных по тому времени выражениях говорится о необходимости военной реформы и перевода армии на контрактную основу. Тогда же, в 1990-м, Полохов был избран депутатом Ленсовета. Кроме своих прокурорских обязанностей, Леонид Михайлович выполняет обязанности, которые возложил на себя сам – защищает права военнослужащих.

Кроме всего прочего, Полохов известен читателям как однокурсник и друг нынешнего президента. Когда революционная пресса незаметно для самой себя снова впала в раболепие, журналисты кинулись искать приближенных «первого лица» и вместе с ними сочинять сладкие сказочки. Полохов и здесь остался верен себе: резал в интервью нелицеприятную правду-матку. Но друг Вовка знал его характер, помнил, как в студенчестве Ленька открыто на улице пел под гитару запрещенные песни Высоцкого, за что и в милицию попадал. И не обижался. Даже помог как-то горемыке-военному, обратившемуся в комитет Леонида Михайловича.

Прямо за метро «Пролетарская» в Юридической академии, на четвертом этаже, находится Комитет социально-правовой защиты военнослужащих. Народу здесь, к сожалению, всегда полно. Ждет своей очереди парень, вернувшийся из Чечни. Ему не заплатили деньги, положенные по контракту. У стола Полохова сидит женщина, рассказывает, что ее сына ранило в Афганистане, с тех пор его мучают эпилептические припадки. А отцы-командиры написали справку, что солдат ударился головой… в бане. «В Афгане и бань-то не было, – вздыхает мать, – ребята мылись в автоклавах! Представьте, каково теперь сыну жить на тысячу четыреста рублей».

– Сегодня в армии скрывают все, – сказал мне после приема Леонид Михайлович, комментируя этот случай. – Военные называют это лакировкой истинного положения. Вы бы видели, что пишут командир части с врачом об избиении солдат! Мы, прокуроры, формулируем так: «нанес четыре удара кулаком». А они – о том же самом: «ударил рукой по лицу». Пощечину, можно сказать, дал! Только от нее почему-то перелом челюсти приключился. Армия живет под девизом «Никаких ЧеПов!» Солдат не отправляют в больницу, чтобы не заводить дело. Я говорю о случаях неуставных взаимоотношений.

– О дедовщине? Скажите, можно ли сказать, хотя бы приблизительно, какой процент воинских частей поражен этой заразой?

– Я не знаю частей, где нет дедовщины. Другое дело, методы издевательств могут быть разными. Например, когда солдаты маршируют в строю, а командир бьет ногой по заднице тех, кто идет хуже, – это ведь тоже унижение.

– В 1987 году, когда 23 февраля Артурас Сакалаускас расстрелял своих сослуживцев в спецвагоне, вы пошли в редакцию «Смены» и рассказали об истинной причине этой трагедии – дедовщине. Что вас побудило это сделать?

– Дело Сакалаускаса было в моем отделе – я был тогда начальником следственного отдела. И это был не первый расстрел караула. И в 82-м, 84-м, 86-м я их расследовал. В 82-м караул расстрелял курсант, не какой-то солдат-первогодок! На том расследовании я встретился с Юрием Чурбановым, зятем Брежнева, он был начальником политуправления. Тогда это были очень секретные дела – не дай Бог, что-нибудь просочилось бы! Говорят, и раньше 1982 года были расстрелы караулов: не один и не два в год. А в 87-м я уже не выдержал: надо было как-то это прекратить. Шутка ли, девять человек положил! Конечно, они издевались над этим Артурасом. Первый вопрос, который я поставил в интервью газете «Смена», – нужен общественный контроль над армией. Я не обвинял командиров, потому что знаю: стоит возбудить уголовное дело по неуставным, тебя же и накажут. Если бы все факты вскрывались, а виновных наказывали – только это могло бы изменить ситуацию. Когда я шел в редакцию, думал о том, что пришел конец моей карьере. Знал, что меня будут поливать, называть предателем. Но как-то на удивление тихо все прошло. Потом я встречался в Москве с Лукьяновым Анатолием Ивановичем, и он мне сказал, что есть бумага, чтоб меня не трогать. Может, им нужен был такой человек тогда, как знать?

– А как ваши коллеги и начальники отнеслись к этим разоблачениям?

– Они ведь считают, что по существу я прав, только болтать не надо. Но я, когда начал эту борьбу, понял, что теперь стал самим собой. Особенно когда сделался депутатом. Тогда ведь в депутатском корпусе было много прекрасных, новых людей. Меня познакомили с Сахаровым и с Рыбаковым. Одно удовольствие было работать с ними рядом! Юлий Андреевич тогда, в 1990–1993, возглавлял комиссию по правам человека, а я – по законности и правопорядку. Они очень близки по проблемам. Иногда правозащитники приносили мне, как юристу, свои материалы. Особенно когда были данные о совершении преступлений, о незаконных приговорах. Мне приходилось и на заседаниях их комиссии бывать. Рыбаков меня просто покорил. Ну до чего спокойный, уравновешенный! Постоянно слышишь от него: «надо бы помочь». Грамотный, вдумчивый, рассудительный – среди депутатов должен быть такой руководитель. Тогда же такой бедлам там творился! Никто еще толком не знал, что такое права человека. А они ведь, рыбаковская комиссия, далеко вперед смотрели. Уже тогда предупреждали о судебном и прокурорском произволе, говорили, что нужен общественный контроль над репрессивными органами. В те ранние годы для меня было откровением, что Рыбаков не только критиковал эту грозную систему, он не подбирал выражений, называл вещи своими именами. Он и о наркомании заговорил одним из первых. Еще тогда, в 1990-м, организовывал совещание с правоохранительными органами по борьбе с наркоманией. Он первый обнародовал страшные уже в те годы цифры. Зачитал их с трибуны, а медики говорят: «Юлий Андреевич, мы же вам дали не для разглашения…» Он только спокойно спросил: «Чего вы боитесь?»

– Вы создали комитет защиты прав военнослужащих еще в 1988 году. Так он с тех пор и работает? Неужели не было попыток его прикрыть?

– Тот, первый комитет мы организовали при редакции «Смены», когда шла вся эта шумиха с Сакалаускасом. Для чего мы это сделали? Чтобы обеспечить общественный контроль над армией. Но военные очень скоро эту общественную организацию подмяли под себя. Еще бы, от тех дел, что туда поступали, можно было за голову схватиться! Формально тот комитет и сейчас работает при Доме офицеров, но ребята, которые ко мне приходят за помощью, были и там. Говорят, ничего от них не добьешься. А я другой комитет создал, когда на пенсию пошел.

– Не могу представить вас в роли пенсионера.

– Моя жена то же самое сказала, когда меня на пенсию провожали. А сестра ей говорит: «Ты подожди, он на пенсии как минимум на пяти работах будет работать, причем на трех бесплатно».

– В комитете вы принимаете людей бесплатно?

– Абсолютно. Ни одной копейки ни с кого не взял.

– А как на это смотрят ваши коллеги-юристы?

– Мне передавали, что они говорят: чего там Полохов придуривается? Он же нас позорит, клиентов отбирает. Все равно он, наверное, берет… Но вы же видели: с кого мне брать? С матери инвалида-афганца, или с этого пацана, который вернулся из чеченской мясорубки, а ему ни копейки не заплатили? Военнослужащие ведь у нас совершенно нищий народ. Они не идут к адвокату, потому что не в состоянии заплатить 300 рублей за консультацию. Вы вот меня о дедовщине спрашиваете, а вы знаете, что даже эта проблема меркнет по сравнению со страшным финансовым положением военнослужащих? Еще году в 92-м кто бы мог подумать, что люди в течение двух-трех месяцев не будут зарплату получать? Достать денег, чтобы можно было прожить и прокормить семью, – вот что сейчас больше всего беспокоит военных. Офицеры кинулись подрабатывать. Я знаю одного майора, который в свободное от службы время работает барменом. А чаще – сторожами, охранниками. Военных охотно в охрану берут: они дисциплинированные. Когда я был прокурором, командиры частей часто ко мне обращались: что делать? До часу дня младшие офицеры еще в части, а потом никого невозможно найти. И я еще, как поп Гапон, беседы проводил. А толку?

Сегодня у меня на приеме были ребята из Майкопской бригады, которая воюет в Абхазии. Командование должно было платить им по 20 долларов в сутки. За год хорошие деньги получаются: представьте, что такое для офицера 400, 630 тысяч рублей. Именно столько они заработали, но им не заплатили. То же самое творится в Чечне. Я обращаюсь к их командирам, а мне официально отвечают: нет денег. Как после этого парни будут воевать? Вот они мародерством и занимаются, с чеченцев дань собирают.

Рядовым полагается 200 рублей в сутки, а их обманывают, говорят, что ничего не положено. Вот если участвуешь в конкретной боевой операции – тогда да. Для этого специально издается приказ, утвержденный главнокомандующим группировки. Один из моих посетителей рассказывал: «Я в боевых действиях пять месяцев участвовал, а мне написали 20 дней». «Так что ж ты, – говорю, – согласился?» «Нам сунули эти бумажки и говорят: “Вон борт стоит, через два часа вылетает в Питер”. А нам лишь бы выбраться оттуда, не до бумажек». Это насколько надо быть низким человеком, чтобы так с ребятами поступать!

Почему денег нет? Вообще, поступают ли они на счет Министерства Обороны? В Генштабе, говорят, все получают вовремя. И в тех округах, что поближе к центру: Московском, Приволжском, – тоже людям платят. Почему же в Ленинградском округе не платят? У меня много друзей-финансистов, к которым я иногда обращаюсь за консультацией, задавал им этот вопрос. Они говорят: Леня, да все ж понятно: прокручивают через коммерческие банки. Командование армии говорит мне то же самое как прокурору прямо в глаза. А толку-то?

– Леонид Михайлович, помнится, несколько лет назад военным давали жилищные сертификаты и даже выделяли 10 процентов квартир в строящихся домах. А как сейчас обстоят дела с жильем?

– Да хуже некуда. Отсутствие жилья – это главный бич. Есть закон: если человек прослужил больше десяти лет, его обязаны обеспечить жильем. А где его взять? Тех 10 процентов уже нет. Хотя сейчас столько строят, что давно бы обеспечили всех военных, если бы выделяли – пусть не 10, пусть 5 процентов. Сертификаты или деньги на жилье и сейчас дают, но если несколько лет назад этих денег хватало, чтобы купить квартиру, то сейчас надо еще добавить приличную сумму. А военные не могут этого сделать. Да и, кроме того, во многих частях, чтобы сертификат получить, надо, как там принято говорить, «подъехать по-человечески» – взятку дать.

Поэтому смотрите, что происходит. Сейчас в армии много офицеров, которых уже должны были уволить по сокращению штатов. Но без жилья они не увольняются, ведь уйдешь – останешься вообще ни с чем. Их всех выводят за штат и платят только за звание, это рублей 700. Многие из них вообще не ходят на службу, работают кто где. Но они боятся, что будут ждать очереди еще лет 10. Теперь представьте моральное состояние такого офицера: он бы еще послужил, ведь еще молод, здоров, но когда у руководства полное безразличие к твоей жизненной ситуации… Человек вообще перестает верить, что ему кто-то поможет, даже не верит, что посоветуют что-нибудь хорошее. Приходит такой ко мне на прием и говорит: «Мне товарищ сказал, что вы решили его проблему. А за что вы ему помогли?» А другой так сказал: «Я не рассчитываю, что вы мне поможете, но хотя бы кто-то меня выслушает». Да что же это такое? Ведь все вопросы можно решить! Кроме жилья, конечно, его сверху отпускают.

– Но вы-то один их не решите. К тому же, это прямая обязанность высших военных начальников. Почему же они вот так, в массовом порядке, наплевали на своих подчиненных?

– Там наверху барство. Какого ни возьми начальника: поднялся наверх – забыл все. Друзья, те, кто помогал – это плебеи, ты теперь выше. Ну, конечно, кто-то кого-то тянет по старой дружбе, не без того. Что за психология такая? Когда я стал вхож на этот «Олимп», я к ним в стаю не пошел. Меня стало мучить болезненное чувство несправедливости. На фоне такой нищеты какие они себе делают кабинеты! Я приходил, смотрел и так поражался: за роскошно отделанным кабинетом потайная дверь, за ней – комната отдыха, душ, ванная, туалет. Спрашивается: ну к чему? И ведь им дела нет до того, что их голодные подчиненные подумают. Отношение к людям просто циничное.

– Они, может быть, так задрали нос, что и не видят проблем своих подчиненных?

– Кое-что видят. Я же часто к ним ходил жилье выбивать, да и другие вопросы решать. Знаете, когда я начал работать в этом комитете, как пошел ко мне народ, я думал, с ума сойду от того, что вижу и слышу. А высокие чины мне эдак снисходительно, через плечо: зря ты помогаешь.… Но многого они действительно не знают: командиры частей с проблемами наверх не выходят – боятся побеспокоить начальство. А то ведь сам же и получишь нагоняй. Жалобщиков генералы открыто предупреждают: пойдете жаловаться, будет еще хуже. Многие офицеры, приходя на прием, просят не записывать их фамилию. Даже будучи прокурором, я не слышал таких ужастиков, как сейчас. Одному офицеру, например, отключили газ, воду, электричество и пытались выжить из общежития за то, что пришел ко мне.

– Ну и где же выход?

– Выход там же – усиливать общественный контроль над армией, расширять деятельность комитета по защите прав военнослужащих. Юристы, военные, студенты, приходите к нам работать! Правда, пока бесплатно, но со временем, я надеюсь, мы и денег под это дело найдем.

Беседовала
Нина ГЛАЗКОВА 

Понравился материал сайта? Да! Поделись с друзьями!:
Запись опубликована в рубрике Мои публикации. Добавьте в закладки постоянную ссылку.